PhilosofFine

Принципиальное искажение — состоящее в том, что людей и животных всерьез пытались рассматривать как двойную реальность, как (в том и в другом случае) соединение двух разнородных реальностей, уравниваемых в смысле своей реальности, и сообразно этому пытались также и души исследовать методом науки о телах, т. е. как сущие в рамках природной каузальности, в пространство-временности, подобно телам,— привело к будто бы само собой разумеющемуся формированию метода по аналогии с естествознанием. Вполне понятным следствием того и другого был ложный параллелизм «внутреннего» и «внешнего» опыта. Оба эти понятия остались неясными по своему смыслу и выполняемой функции (их научной функции в физике, психологии и психофизике).

В обоих случаях опыт мыслится как исполняющий теоретическую функцию: естествознание должно покоиться на внешнем, психология — на внутреннем опыте; в первом нам дана физическая природа, во втором — психическое, душевное бытие. Тогда опыт психологии становится эквивалентным выражением для внутреннего опыта. Говоря точнее: в опыте действительно познается обычным образом сущий мир, сущий до всякой философии и теории, сущие вещи, камни, животные, люди. Все это познается в обыденной жизни [Dahinleben] как обычным образом воспринимаемое «вот-сущее» [«Da»] (как обычным образом сущее, бытийно достоверное настоящее) или столь же обычным образом вспоминаемое «вот-бывшее» [«Dagewe-sen»] и т. д. Уже в этой естественной жизни бывает возможна, а иногда и необходима повседневная рефлексия. Тогда становится заметна относительность, и то, что когда-либо имеет значимость как обычно-вот-сущее [schlicht-da-seiend], в ежеминутной смене способов своей данности в самой жизни превращается во «всего лишь субъективное явление»; оно называется явлением в отношении того, что (и вновь в относительности) выделяется в результате корректировки при взгляде на изменчивость таких «явлений» — выделяется как единое, как «само сущее». То же и в отношении других модальностей опыта и коррелятивных им временных модальностей.

Если в отношении всего этого, что уже было тщательно продумано в другой связи, мы достигаем здесь обновленной живой ясности, то все же возникает вопрос: почему жизненный мир в целом, находящийся в постоянном течении, с началом психологии не фигурирует сразу же как «психическое», а именно, как перво-доступное психическое, как первое поле типического истолкования непосредственно данных психических феноменов? И коррелятивно: почему опыт, который действительно как опыт обеспечивает данность этого жизненного мира и в нем — в первоначальном модусе восприятия — особым образом презентирует одни лишь телесные вещи, называется не психологическим опытом, а «внешним опытом», будто бы по контрасту с психологическим? Конечно, есть различия в том, каким способом осуществляется опыт жизненного мира, в зависимости от того, познаются ли в этом опыте камни, реки, деревья,— или же мы, рефлектируя, познаем свое опытное познание всего этого, а также прочие действия Я, собственного или чужого, как, например, властвование в живом теле. Это различие может быть важным для психологии и вести к серьезным проблемам, но разве это что-то меняет в том, что все принадлежащее жизненному миру очевидно является «субъективным»? Разве может психология как универсальная наука иметь какую-либо иную тему, нежели все субъективное? Разве более глубокое, не ослепленное натурализмом осмысление не учит тому, что все субъективное принадлежит некой неделимой тотальности?