PhilosofFine

Особо нужно сказать о том, как Введенский решает проблему смысла жизни человека. Посвященные этой теме статьи нагляднейшим образом показывают, что Введенский оказался глух к самому главному достижению русской философии XIX в. - к совершенно новому пониманию человека и его жизни, резко порывающему с традициями европейского рационализма. Следуя за Кантом в построении своей "критической философии", он не смог избежать иссушающего формализма, характерного для кантовской теории познания, и привнес этот формализм даже в свою концепцию человека. Педантично разбирая, что мы должны вкладывать в понятие смысла жизни, Введенский утверждает, что "для жизни, также как и для всякой вещи, должно быть соблюдаемо общее логически необходимое условие: цель, осмысливающая данную вещь, находится не в ней самой, а вне ее". В связи с этим он обрушивается с резкой критикой на "распространенные взгляды" (конкретно его критика имеет в виду сочинение Н.Кареева "Мысли об основах нравственности", изданную в 1895 г.) о том, что смысл человеческой жизни может лежать только в ней самой, а не вне ее. Рассуждения Введенского в данном случае кажутся вполне логичными и формально убедительными: он справедливо доказывает, что полагание смысла жизни вне самой жизни вовсе не превращает человека в средство для осуществления внешних ему целей, поскольку помимо земной жизни мы обладаем сверхэмпирическим существованием и бессмертием в этом существовании, по отношению к которому и определяется смысл жизни. Но проблема как раз в том, что наиболее глубокие русские мыслители (прежде всего Достоевский) настаивали на невозможности подходить к человеку с формально-логическими определениями и суждениями. Полагание смысла жизни исключительно за пределами земной жизни оказывается еще менее плодотворным, чем полагание его в самой земной жизни. Наиболее правильный ответ в данном случае состоит в признании иррациональной диалектики земного и сверхземного, временного и сверхвременного в человеке; решить же проблему смысла жизни формально-логическими средствами, как пытается сделать Введенский абсолютно невозможно. В рассматриваемом аспекте вся "критическая философия" Введенского лишь терминологически отличается от самых банальных версий "догматической" метафизики.

Нетрудно заметить, что Введенский вносит явные элементы формализма даже в свое понимание веры. "Испытание" веры в концепции Введенский выглядит как достаточно рациональная процедура, связанная с осознанием морального долга; очевидно, что здесь вера полностью лишается той иррациональной глубины и жизненной конкретности, которые были привнесены в ее понимание славянофилами, Достоевским и Вл. Соловьевым. Изображаемая Введенским вера слишком "холодна" и формальна, чтобы быть основанием непосредственных жизненных проявлений человека, чтобы быть его "живой жизнью", как говорил Достоевский.

В этом контексте уместно упомянуть еще один элемент философии Введенского, которому он сам придавал очень большое значение. Имеется в виду предложенное им "новое и легкое доказательство философского критицизма". "Легкость" этого доказательства непосредственно связана с его совершенной формальностью, почти схоластического типа. Оно построено на анализе логических законов мышления, управляющих движением нашего знания в суждениях и умозаключениях.

Прежде всего Введенский фиксирует различие между естественными и нормативными законами, первые из которых действуют в силу самой природы объектов, подчиненных им, а вторые - накладываются на объекты как бы извне, самим человеком. В этой классификации закон исключенного третьего и закон тождества оказываются естественными законами мышления, вытекающими из его природы, а закон достаточного основания - нормативным законом. Вся суть рассуждений Введенского связана с оценкой закона противоречия, который выглядит одновременно и как естественный, и как нормативный. Эта двусмысленность разрешается, если мы учтем различие между представлением и мышлением, проявляющееся в том, что мы можем мыслить множество объектов, которые не в состоянии представить (например, многоугольник с тысячью углов или четырехмерное пространство). С учетом этого Введенский утверждает, что закон противоречия (точнее, закон недопустимости противоречия) является естественным по отношению к представлению и нормативным по отношению к мышлению: мы можем мыслить противоречие, но требуем от мышления непротиворечивости, подчиняя его представлению.

Требование к мышлению быть непротиворечивым имеет смысл исключительно в тех случаях, когда мышление ориентируется на представления, т. е. на мир явлений; когда же мы хотим что-либо утверждать о мире "вещей в себе", у этого требования исчезают какие-либо основания. Это и означает, что невозможно знание о "вещах в себе": знание, как полагает Введенский, существует и развивается только в форме умозаключений, и эта форма предполагает безусловную справедливость закона противоречия. "Непознаваемо даже и то, существуют ли они или нет; ибо по самому понятию вещи в себе знать о них что бы то ни было, даже самый факт их существования, можно было бы только посредством умозаключений, а они непозволительны о вещах в себе. Другими словами: метафизика, т. е. учение о вещах в себе, невозможна в виде знания, или науки".