PhilosofFine

С другой стороны, это была тематическая направленность на всеобщее рассмотрение, касающееся тех, кто выносит суждения, стремясь к объективной истине: как они должны нормативно применять упомянутые законы для того, чтобы могла возникнуть очевидность, в которой то или иное суждение свидетельствует о себе как об объективно истинном; то же самое и в отношении тех случаев, когда это не удается: как они происходят, чем бывают вызваны и т. п.

Во всех более широко понимаемых «логических» законах, начиная с положения о противоречии, была eo ipso заключена метафизическая истина. Ее систематическая теория сама собой приобрела значение всеобщей онтологии. Все, что здесь совершалось в научном плане, было произведением чистого разума, оперирующего исключительно понятиями, врожденными познающей душе. Что эти понятия, логические законы, закономерности чистого разума вообще содержат метафизически-объективную истину, «разумелось само собой». Иногда, вспоминая Декарта, ссылались и на Бога как на гаранта, не слишком заботясь о том, что рациональная метафизика еще только должна была доказать его существование.

Способности чисто априорного мышления, мышления чистого разума, противостояла способность чувственности, способность внешнего и внутреннего опыта. Субъект, аффицируемый «извне» во внешнем опыте, хотя и сознает благодаря ему производящие аффект объекты, но для того чтобы познать эти объекты в их истине, нуждается в чистом разуме, т. е. в системе норм, посредством которых эта истина истолковывается, в «логике» всякого истинного познания объективного мира. Таково было общее воззрение.

Что же касается Канта, уже испытавшего влияние эмпиристской психологии, то благодаря Юму он ощутил, что между истинами чистого разума и метафизической объективностью оставалась еще бездна непонятного, например, касательно того, как именно эти разумные истины могли бы действительно отвечать за познание вещей. Даже образцовая рациональность естественных математических наук превратилась в загадку. В том, что своей фактически совершенно несомненной рациональностью, своим методом она обязана нормативному априори чисто логико-математического разума, что последний в своих дисциплинах проявил неоспоримую чистую рациональность, никто не сомневался. Естествознание, конечно, не чисто рационально, поскольку нуждается во внешнем опыте, в чувственности; но всем, что в нем есть рационального, оно обязано чистому разуму и нормированию с его стороны; только благодаря ему опыт может быть рационализирован. Что же, с другой стороны, касается чувственности, то всегда допускалось, что она поставляет лишь чувственные данные ощущений именно как результат аффицирующего воздействия извне. И все же всюду поступали так, как если бы мир донаучного человеческого опыта — еще не логифицированный математикой — был миром, предданным одной лишь чувственностью.

Юм показал, что мы наивно вкладываем в этот мир каузальность, думаем, что можем уловить в созерцании необходимое следование. То же справедливо в отношении всего, что делает тело повседневного окружающего мира тождественной вещью с тождественными свойствами, отношениями и т. д. (Юм подробно излагал это в своем «Трактате», с которым Кант так и не ознакомился). Данные и комплексы данных появляются и исчезают, а вещь, будто бы познанная во всего лишь чувственном опыте, не есть нечто чувственное, что сохранялось бы во всех этих изменениях. Поэтому сенсуалист объявляет ее фикцией.