PhilosofFine

Поэтому как само собой разумеющаяся осталась в резерве и схема дескриптивной и теоретически объясняющей науки — мы видим, как остро она в отношении психологии подчеркивается у Брентано и Дильтея,— как и на протяжении всего XIX века, во времена страстных усилий построить, наконец, строго научную психологию, которую можно было бы рассматривать наравне с естествознанием. Но этим мы ни в коем случае не хотим сказать, что понятие чистой дескрипции и дескриптивной науки, а также различие между описательным и объясняющим методом вообще не может найти никакого применения в психологии; равно как не отрицаем мы и того, что опыт в отношении одних только тел следует отличать от опыта в отношении душевного, духовного. Мы должны в критическом рассмотрении достичь полной прозрачности в отношении натуралистического, а точнее, физикалистского предрассудка, свойственного всей психологии Нового времени, а именно, с одной стороны, в отношении все еще не проясненных понятий опыта, которыми руководствуются дескрипции, а с другой стороны — в отношении того способа, каким осуществляется однородная интерпретация контраста между описательными и объясняющими дисциплинами, устанавливающая параллель между ними.

Нам уже стало ясно, что «точная» психология как аналог физики абсурдна (и, стало быть, абсурден дуалистический параллелизм реальностей, методов, наук). Поэтому больше не может уже существовать и описательная психология, которая строилась бы по аналогии с описательным естествознанием. Наука о душе никоим образом не может ориентироваться по науке о природе, не может искать у нее методического совета, в том числе и в отношении схемы «описание и объяснение». Она может ориентироваться только по своей теме, коль скоро она прояснила ее самое в ее собственной сущности. Сохраняется только формально-всеобщий момент, а именно: что мы не должны оперировать выхолощенными словами-понятиями, не должны двигаться в неопределенности, а должны черпать из ясного созерцания, действительно дающего нам сами предметы, или, что то же самое, из очевидности, т. е., в данном случае, из изначального опыта жизненного мира, из того, что принадлежит собственному существу психического, и только из него. Отсюда проистекает и может быть к чему-либо применен неотъемлемый смысл дескрипции и дескриптивной науки, а также, на более высокой ступени, смысл «объяснения» и объясняющей науки. Объяснение, как свершение более высокой ступени, означает тогда не что иное, как метод, выходящий за пределы дескриптивной области, которая может быть усмотрена посредством действительного опытного созерцания. Это происходит на основе «дескриптивного» познания и, поскольку речь идет о научном методе,— посредством ясной и понятной процедуры, в конечном счете верифицируемой дескриптивными данностями. В этом формально-всеобщем смысле у всех наук существует необходимая фундаментальная ступень дескрипции и более высокая ступень объяснения. Но это может рассматриваться только как формальная параллель и в каждой науке должно получать свое смысловое наполнение из ее собственных сущностных источников, причем понятие последней верификации не должно, как в физике, заранее искажаться тем, что в качестве окончательно верифицирующих предложений принимаются какие-либо предложения, заимствованные из специфической сферы физики (т. е. из математически идеализированной сферы).