PhilosofFine

Во главе "ревнителей веры" оказался протопоп Аввакум Петров (1621-1682), человек фанатической убежденности и жертвенной привязанности к "старой вере". О Никоне явственно заговорили как о "папежнике", стороннике латинства. "Всяк бо, крестяся тремя персты, - утверждал Аввакум, - кланяется первому зверю папежу и второму русскому, творя их волю, а не Божию, или рещи: кланяется и жертвует душею тайно антихристу и самому диаволу. В ней же бе, щепоти, тайна сокровенная: зверь и лжепророк, сиречь: змий-диавол, а зверь- царь лукавый, а лжепророк - папеж римский и прочий подобни им". Аввакум подходил к церковным преобразованиям эсхатологически, видя в них знамение конца света.

Религиозно-политическая сущность старообрядчества выразилась в учении о чувственном антихристе. Идеологи раскола все без разбора сходились в том, что "время страдания приспе" и антихрист уже царствует в мире. Дьякон Федор, духовный сын Аввакума, прямо заявлял: "Во время се - ни царя, ни святителя. Един бысть православный царь на земли остался, да и того, не внимающего себе, западнии еретици . угасили . и свели во тьму многия прелести". Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович - это два "рога антихристова", апокалиптического зверя. Федор призывал сопротивляться никоновским нововведениям и ни в чем не повиноваться царским повелениям.

Аввакум не был столь категоричен в определении "лиц" чувственного антихриста. Для него несомненно то, что антихрист явится не из Руси, не из русского рода: "Афанасий Великий пишет: идеже нозе Спасителя нашего Христа походиша, оттоле от Галилеи и антихрист изникнет, а не от нашея Русии". Однако точка зрения его в этом вопросе претерпела определенную эволюцию. Поначалу он вообще отказывался признавать антихристом не только Алексея Михайловича, но даже и Никона. Выгораживая своего злейшего врага, Аввакум язвительно иронизировал: "А Никон, веть, не последний антихрист, так, шиш антихристов, баболюб, плутишко, изник в земли нашей". По мере же обострения борьбы с никонианством у него сложилось иное представление, которое отчасти затрагивало и царя Алексея Михайловича. Соглашаясь с дьяконом Федором, что "два рога у зверя - две власти знаменует" - патриаршею и царскую, Аввакум различно определял их отношение к антихристовой силе: "един победитель, а другий - пособитель; Никита по алфавиту, или Никон, а другий пособитель - Алексей". Далее протопоп расшифровывал понятия "пособитель" и "победитель": "Царь Алексей десят лет добро жил: в лосте, и молитвах, и милостив, а Никон егда на патриаршество вскралъся, показуя человеком честь, лукаву добродетель же. Егда же слюбление сотвориша, яко Пилат и Ирод, тогда и Христа распяша: Никон побеждать учал, а Алексей пособлять испотиха. Тако бысть исперва, аз самовидец сему, ей, аминь". Аввакум оставлял за царской властью некоторую привилегию в смысле политического оправдания, перекладывал все беды на "атамана чертей" - Никона.

Позднее, с ликвидацией патриаршества (1721), когда прекратилось двоевластие, функция антихриста целиком перешла на монарха, дополнившись догматом немоления за государя.

Столь же нетерпимо, как к церковным "новинам", протопоп Аввакум относился к мирской мудрости, знаниям. В поучении "Како нужно жить в вере" он прямо утверждал: "ритор и философ не может быть христианин". Аввакум строго следил за тем, чтобы "стадо Христово" сохраняло "простоту ума" и "чистоту сердца". "Евдокея, Евдокея, - наставлял он некую провинившуюся деву, - почто гордаго беса не отринишь от себя? Высокие науки исчешь, от нея же падают Богом неокормлени, аки листвие . Дурька, дурька, дурищо! На что тебе, вороне, высокие хоромы? Граматику и риторику Васильев и Златоустов, и Афанасьев разум (т.е. разум Василия Великого, Иоанна Златоуста и Афанасия Александрийского.- А.З.) обдержал. К тому же и диалектику, и философию, и что потребно, - то в церковь взяли, а что непотребно, - то под гору лопатою сбросили. А ты кто, чадь немощная? Ай, девка! Нет, полно, меня при тебе близко, я бы тебе ощипал волосьев за граматику ту". Истинной ценностью обладает только вера, и Аввакум в зависимости от веры различал "образы" человека. Если ради веры он способен претерпеть все "жестокое", "плечевное", "смертоносное", если в нем "благодатное" превосходит "страстное, значит житие его "духовно". Если же он проводит жизнь в "роскошах мира сего" и преисполнен "всякия неправды и беззакония", то такой человек во всем "грехотворителен и гнусен". Соответственно символы жития духовного он прилагал к самому себе и ближайшим соратникам - расколоучителям, а символы жития "роскошного" - к "алманашникам", "зодийшыкам", людям западной ориентации. Подобные воззрения не служили благому делу: во имя "отеческих преданий" водружалась непроницаемая стена отчуждения между верой и разумом, наукой и религией, которая заслоняла от староверов горизонты человеческого прогресса.